Мы познакомились совершенно случайно. У меня в кармане лежала коробочка с нарисованной Мисой-Мисой, а он был обут в красные низкие гады. Я был в оранжевой жилетке, а у него были волосы чуть ли не до пояса. У меня были сигареты, а он улыбался. В общем, все предвещало то, что знакомство будет удачным. Потом мы курили на солнышке, сидя на крыльце универа, через полчаса после знакомства мы уже пили пиво, а потом, пьяные до разъезжания конечностей, пошли на пару математики. И это, к сожалению, был самый лучший день из всех наших общих дней. Лучший день Кудо и Кроуфорда.
Время шло, он менялся. Менялся быстро и резко, кидаясь из крайности в крайность. В подарок на мой день рождения он выкинул дозу кокаина. Я самолично отрезал его волосы. Он начал носить юбки, а потом наши дорожки разошлись. Но это было много позже.
Тем не менее, время шло, и осень постепенно стряхивала листья с деревьев, выпадал снежок и все такое. А мы с Кроуфордом начали спиваться, медленно, но верно. Я приезжал по утрам после работы с выпивкой, вечером выпивку покупал он. Мы нажирались до ползучего состояния на балконе, на кухне, в комнате, мы засыпали в обнимку на диване, в кровати, в кресле, на полу. Мы выпивали литры чая в холодные вечера и ели пряное печенье из банки. Мы жрали холостяцкую яичницу, но иногда я собирался с силами и готовил что-то съедобное. Иногда Кроуфорд готовил блины, они были вкусные, но меня после них всегда тошнило. Мы курили крепкие и легкие, тонкие и толстые, дорогие и дешевые, ментоловые и фруктовые. Он рисовал и вешал рисунки на стены, а я говорил, говорил и говорил часами. И он мог процитировать почти любую мою фразу. Мы писали стихи и пели грустные баллады и пили, пили, пили… Мы целыми вечерами лежали на протертом, прожженном нашими сигаретами и залитом нашим чаем диване сцепив руки, и где-то два раза в неделю Кроуфорд плакал, уткнувшись мне в плечо, на этом самом диване. Мы жгли свечи и благовония, мы танцевали без музыки, смотрели телевизор и блаженствовали. Периодически у Кроуфорда обнаруживалась трава. Или ЛСД. Или экстази. Но он никогда мне не предлагал. Он знал, что я не соглашусь. Я только пил и курил, все крепче и крепче, все больше и больше. Я блевал после водки с колой, я падал в снег после мартини, я засыпал в метро после крепкого темного пива. Я отказывался только от портвейна, который Кроуфорд глушил в невероятных количествах. Наши пути стали расходиться. Я виноват в этом. В том, что я всегда считал себя лучше него. Всегда думал, что имею право за него решать. Мы называли друг друга братьями. И мы были братьями друг для друга. Осенью мы были друг для друга единственными родными людьми на всем белом свете. Самое странное то, что я в упор не помню, как он целуется. Он выкрасил волосы в красный и носил дутую зеленую куртку. Кожа в прорезях и прорехах на его старых джинсах всегда была красной и воспаленной. Потому что пришла зима. Он говорил, что любит меня, и это было правдой. Мы очень редко смеялись, когда оставались наедине. Отбрасывали шутовство и ненавидели всех и каждого. Без шуток, нам обоим безумно хотелось летать. Но мы могли только пить. Пить и курить. Крепкие без фильтров. И плакать, уткнувшись в шеи друг друга. Если бы я смог его уберечь, все было бы иначе. Но я не смог. Я только доводил его до истерик, крича из-за глупостей. Пепельницы были забиты окурками и чайными пакетиками, а он оправдывался, оправдывался…
Когда я видел его в последний раз, он выкрасился в черный и совсем коротко остригся. На самом деле, я очень по нему скучаю. И я бы очень хотел начать нашу дружбу сначала, но на равных. Я очень хочу обнять его и извиниться.
Но это надо было сделать раньше.
Прости меня. Правда.
Йоджи.